последний

Радзинский Эдвард. Последняя ночь последнего Царя.

--------------------------------------------------------------- © Эдвард Радзинский По изд.: Эдвард Радзинский. ...и сделалась кровь. © Москва, "Вагриус", 1998. OCR: Петрик Лариса. --------------------------------------------------------------- ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ РОМАНОВ (Ники) - завершающий русский царь. Родился в 1868 году. В 1894-м вылез на престол. В 1917 году после Февральской революции отрекся от престола, совместно с фамилией был схвачен и отослан в Тобольск. После Октябрьского переворота и прихода большевиков к власти перевезен с фамилией на Урал в город Екатеринбург, где в 1918 году расстрелян вместе с женкой, сыном и четырьмя дочерьми. АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА РОМАНОВА (Аликс) - финальная русская царица. Родилась в 1872 году. Гессен-Дармштадтская принцесса, внучка английской королевы Виктории. В 1894 году вышла замуж за Николая Романова. В 1918 году расстреляна совместно с фамилией. Ее старшая сестра Элла была замужем за дядей Николая - Великим князем Сергеем Александровичем Романовым (убит бомбой террориста в 1905 году). Элла убита в уральском городе Алапаевске в 1918 году. ____________________ *Все послания и документы, цитируемые в пьесе, - подлинные БОТКИН ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ - доктор Добровольно распределил ссылку и заточение с царской фамилией, совместно с ней расстрелян. ЛУКОЯНОВ ФЕДОР НИКОЛАЕВИЧ - председатель Уральской ЧК. Родился в 1894 году. Недоучившийся студент Московского университета, профессиональный революционер, большевик (партийная кличка "товарищ Маратов"). В 1918 году, вскоре после расстрела царской семьи, в связи с тяжелым нервным заболеванием сохранил навек работу в ЧК. ЮРОВСКИЙ ЯКОВ МИХАЙЛОВИЧ - комендант Ипатьевского дома. Родился в 1878 году. Из маломощной многодетной еврейской семьи, профессиональный революционер, большевик. В 1912 году схвачен царской полицией и выслан в Екатеринбург, где трубил фотографом. После Октябрьского переворота - одинешенек из руководителей ЧК в Екатеринбурге. В июле 1918 года назначен комендантом "Ипатьевского дома" (так по имени преклонного обладателя - инженера Ипатьева называли дом, где содержалась под арестом и была расстреляна царская семья). В 1920 году Юровский написал конфиденциальный отчет о расстреле Романовых. Умер в 1938 году в Кремлевской больнице. * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ * ДВОЕ Жаркий июль 1938 года. Кремлевская больница, ночь, палата. В большой пустой палате на кровати кемарит недужный - Яков Юровский. Дверь открывается - и в тьме возникает силуэт взошедшего дядьки. Он проходит в глубь палаты и кой-какое пора сидит одинешенек в тьме. Будто почувствовав его наличие, просыпается Юровский. Приподнимается на постели - вглядывается в мглу. Никого не завидев, вновь откидывается на постели и вслух, что в ночном волокусь, лихорадочно повторяет: "Дорогие Женя и Шура!.. Дорогие Женя и Шура!.. 3 июля по новому стилю мне минет шестьдесят лет. Так выработалось, что я вам почитай ничего не рассказывал о себе, о моем малолетстве, о молодости". (Кричит.) Мне больно! Сестра! Сестра! "Дорогие мои хлопчики! Наша фамилия сохла минимальнее от постоянного голода, чем от благочестивого фанатизма родителя. И мой первоначальный протест был против набожных и сионистских традиций. Я возненавидел Бога и молитвы... (Кричит.) Я возненавидел Бога и молитвы, что свою нищету и своих хозяев... Ваша сестра Римма может помянуть розные эпизоды революции, царскую тюрьму". (Кричит.) Мне больно! Сестра! Смешок дядьки. И его голос из темноты: - Не вытекает этак реветь. Уже поздно - и сестра кемарит. ЮРОВСКИЙ. Радзинский Эдвард. Последняя ночь последнего Царя. Как кемарит, что она может кемарить? Мне потребен инъекция. МУЖЧИНА. Вам непременно сделают инъекция. Но запоздалее. Под утро. Молчание. ЮРОВСКИЙ. Кто вы? МУЖЧИНА. Готовитесь к смерти? Последнее цидулка ребятенкам сочиняете? ЮРОВСКИЙ. Мне больно. Кто вы? МУЖЧИНА. Но вообще-то у вас всегдашняя язва... Вы крепки что бык. ЮРОВСКИЙ. Я умираю. МУЖЧИНА. Действительно, вы больно скоро опочиете, желая крепки что бык. ЮРОВСКИЙ. Кто вы? (Молчание.) Вы доктор? МУЖЧИНА. Мы почитали себя докторами. Мы ведь опамятовались излечить эту планету. ЮРОВСКИЙ. Откройте свет! МУЖЧИНА. Мы не обожали свет при допросах. Темнота споспешествует трепету, а страх - необходимой беседе. (Зажигает мутный ночник.) ЮРОВСКИЙ. Какие допросы? Почему допросы? Молчание. Я буду реветь. МУЖЧИНА. Не будешь. Лихорадочно думаешь: "Почему нету сестры? Значит, удалили? Значит, подлинно за мной опамятовались? Пинок под задница? " ЮРОВСКИЙ. Что? Что? МУЖЧИНА. Надеюсь, ты не оставил наше образное оборот, товарищ. Когда мы устанавливали человека к стенке и спускали курок - необходимо было поспеть дать ему легонечко под задница, чтоб не обрызгал кровью гимнастерку. Сколько твоих знакомцев, вчерашних вождей партии, уже получили собственный пинок под задница... Всю ночь по Москве езды машины... Вчера взяли Сашу Белобородова. Белобородов - твой дружок, вождь Красного Урала, хозяин царской семьи. Из этой же Кремлевской больницы напрямки из постели в подштанниках взяли... (Засмеялся.) Да, в нашей Кремлевской больнице после всякой ночи все просторнее становится... В порожних палатах возлежите, кремлевские владыки... Идет большая чистка партии... топает охота на всех, кто сделал нашу революцию... нашу горькую революцию. И ты, точно, тоже поджидаешь? Особенно после того, что дочь взяли... ЮРОВСКИЙ. Кто ты? МУЖЧИНА. Как ты стряпаешь в своем послании? "Моя дочь Римма может вспомнить отдельные эпизоды революции... царскую тюрьму". Смех в тьме. Только упомянуть перепугался - где может помянуть твоя дочь Римма царскую кутузку? В темнице советской. Перед коей твоя царская узилище - просто санаторий. Римма - вождь комсомола, любимица молодежи, краля. Помнишь, что она названивала тебе в тот задевай? ЮРОВСКИЙ. В какой задевай? МУЖЧИНА. Как она волновалось тогда: а вдруг упразднят душегубство девочек - ее ровесниц? Или больного хлопчика... ЮРОВСКИЙ. Кто ты? МУЖЧИНА. А в стане с ней "поозорничают". Кстати, это твое слово... Ты как-то, заливаясь, рассказал про свою выдумку: в 1918 году в темнице, куда ты свез дочерей городской буржуазии... ЮРОВСКИЙ. Больно. Укол! Укол, товарищ! МУЖЧИНА. Правильно, наконец-то скумекал, что я - товарищ... Кстати, тоже недужный товарищ. В июле вечно в больницу попадаю. Нервы балуются в июле... Ты, точно, уяснил - отчего в июле? ЮРОВСКИЙ. Был там? МУЖЧИНА. Да, я тоже был там. Видишь, что прознать помогаю. ЮРОВСКИЙ. Много там было. МУЖЧИНА. Но невелико осталось. На дворе 1938 год, и вряд ли кто из нас увидит 39-й год. Обо всех подумает великий, мудрый товарищ Сталин. ЮРОВСКИЙ. Ты провокатор! МУЖЧИНА. Нет, я психованный. Товарищи твои пинок под задница от него получили, а ты его Учителем призывать должен. Твою дочь в стане насиловать будут, а ты его Отцом призывать должен... Нет, нету, я без иронии - этак оно и есть: он наш Отец. В крови рожали мы Новый мир... Кровавый нам дан и Отец. Мы запросто не расчухали этого тогда - в том июле, в том доме. ЮРОВСКИЙ. Больно. МУЖЧИНА. Ты помнишь, приземистый дом каменным боком повергается долу по косогору. И тут окна полуподвальные с трудом выглядывают из-под земли. И одно окно посредине с решеткой - окно той горницы. Через пару лет после их расстрела... тоже в июле... я опять туда приехал. В дом. В июле пытка у меня начинается, и я туда еду. Был душный вечер. Подошел к дому... там тогда музей Революции обстряпали. В доме, где одиннадцать человек убили... Ох, какая это мудрость обстряпать в доме крови музей Революции - горькой нашей Революции. Был вечер... Музей уже, точно, был прикрыт... Я сквозь забор перемахнул и пошел по саду... Блестела стеклами терраса... Помнишь? ЮРОВСКИЙ. Там пулемет стоял. МУЖЧИНА. Да, ага. Сады благоухали, что тогда... "Аромат садов" - этак он записал в своем дневнике. Из сада я и вступил... в ту палату. Ты помнишь ту комнату"? Юровский (усмехнулся). Я все помню, товарищ Маратов. МУЖЧИНА. Ну вот - определил. ЮРОВСКИЙ. Я тебя разом определил. МАРАТОВ. Окно в доме расколотил - и сквозь микроскопичную прихожую вступил. Она была незапятнанная и нимало порожняя, что тогда - двадцать лет назад, когда мы с тобой в ней стояли. Только ныне там было два стула - посредине. ЮРОВСКИЙ. Это уже после твоего ухода. Я для хлопчика и для нее поставил. МАРАТОВ. И всего-навсего россыпи пулевых отверстий на стенах. На всех стенах. ЮРОВСКИЙ. Метались... по палате. МАРАТОВ. И в кофейном полу выбоины... ЮРОВСКИЙ. Докалывали их. МАРАТОВ. И у самого пустотела на обоях разводы и пятна... ЮРОВСКИЙ. От застиранной крови. МАРАТОВ. А все другое что тогда - двадцать лет назад. Как тогда там была этакая тишь и удивительный покой... Правда, тогда эту тишину подчеркивал стук его шагов... Он все ходил там наверху в горницах. ЮРОВСКИЙ. Точно, у него была обыкновение вымерять палату гвардейским шагом. Часами ходил и о чем-то кумекал. МАРАТОВ. Вот в той палате я их и узрел. Первый один. ЮРОВСКИЙ. Кого? МАРАТОВ. Старую парочку. Пришли и уселись на эти стулья. Нет, нету, я, конечно, разумел, что это все мерещится, однако сидят, сидят... ЮРОВСКИЙ. Ты подлинно психованный. МАРАТОВ. Ты помнишь его: от вырванной неподвижности он чуть располнел... Обычного посредственного роста. ЮРОВСКИЙ. Точно. Но когда мы его разоблачили у шахты... Я поразился его мускулам... мощный торс, а в одеже уж нимало не грезился атлетом. МАРАТОВ. Сидят там... В глубине у самой стены. ЮРОВСКИЙ. Укол! Укол! Больно! Сестра! МАРАТОВ. Совет: терпи... Я оставил изречь главное: когда сестра опомнится - укол будет остатним. ЮРОВСКИЙ. Ты что? Маратов. Ты уяснил. Впрочем, все это уже происходило много лет назад. Французский революционер Верньо, казненный собственной революцией, погибая под ножом гильотины, прокричал этот закон всех революций: "Революция, что Сатурн, пожирает своих ребятенков! Берегитесь, боги жаждут! " Ты - беспроглядный, полуграмотный, ты этого не осведомил. Но мы осведомили. И почему-то верили: нас это не коснется. И всего-навсего сейчас поняли: те, кого мы с тобой убили тогда в июле, наметили почин. Начало Эры Крови... Россия, кровью умытая. (Смешок) И нынче в этой эре и твою дату проставили... ЮРОВСКИЙ. Когда? МАРАТОВ. Молодец, не колеблешься. Умрешь под утро. С великой милостью к тебе отнеслись. Ты персонаж исторический: цареубийца. Слишком невелико вас осталось, исторических персонажей нашей Революции - нашей горькой Революции. Решено не объявлять тебя неприятелем народа. В некрологе напишут: упокоился от сердечного припадка. Молчание Как всегдашне в шесть утра опомнится сестра, и получишь завершающий инъекция. Вместо пинка под задница - инъекция в задница. Конец героя. ЮРОВСКИЙ. Откуда знаешь? МАРАТОВ. Сестра с чекистом балуется... ну-кась, девало молодое. Я к ней в комнату за снотворным пошел, а они на кушетке валяются и эту новинка обсуждают. Они при мне не церемонятся. Я ж неестественный. Пока баловались - таблетки от боли у нее и спер. Для тебя. Молчание. Я все наперед просчитал: что услышал, что тебя в Кремлевскую больницу положили, разом понял: живым не выпустят. И тотчас постановил сюда тоже улечься. Я уникально употребляю старыми прерогативами - чтоб внимание не привлекать... сейчас опасно выглядывать. На дне отлеживаюсь. А тут полагаю, нету, надо спешить к нему с остатним тары-бары-раста-баро. ЮРОВСКИЙ. Хорошую весть ты мне принес, товарищ. Я этак уходился от этой боли. МАРАТОВ. И еще здоровеннее от ожидания, когда тебя заберут. От своего страха... И от трепета за нее - за дочь. ЮРОВСКИЙ (хрипло). С каким тары-бары-раста-баро ты очухался, товарищ? МАРАТОВ. Я давненько желал очнуться - дрожал. ЮРОВСКИЙ. Чего? МАРАТОВ. Что тары-бары-раста-бара не выйдет - запросто выдашь ты меня... А теперь, перед твоей кончиной, - выйдет... Перед кончиной вечно разговор получается, к тому же таблеточки... ЮРОВСКИЙ. Что таблеточки? МАРАТОВ. От недужи. Неужто практику нашу оставил? Разговор заключается из вопросов и ответов. Нет ответа... Юровский (усмехнулся). И таблеточки нету... Маратов безмолвно отдает таблетку. ЮРОВСКИЙ. О чем же отвечать, товарищ? МАРАТОВ. Сбил меня... Мне тяжко содержать размышление. Они все пора высказывают, говорят, высказывают. И зазвонисты - все пора твои зазвонисты, зазвонисты. И та светлица. Помоги мне смотаться из той горницы... Темнота, отдаленнее щелчок выключателя - возгорелась обнаженная лампочка под потолком, озарила палату в полуподвале. Крохотное оконце закрыто деревянной решеткой. В оконце виданы ноги часового. В палате - они же, только двадцать лет назад: сорокалетний черноволосый Юровский и молоденький худенький двадцатитрехлетний Федор Лукоянов - "товарищ Маратов". Оба в черных кожаных куртках. Карманы оттопырены револьверами. Далекая канонада. ЮРОВСКИЙ. Как слышно... Думаю, на той неделе отдадим город. МАРАТОВ. Может, и пораньше. Шаги по потолку ЮРОВСКИЙ. Слышишь?.. Вот этак все пора, ходит, ходит. МАРАТОВ. Лампочка больно броско сияет. ЮРОВСКИЙ. Почистили - мутная была лампочка. МАРАТОВ. Но ныне из переулка... ЮРОВСКИЙ. Нет, из переулка света не заметно, я проверил. Забор рослый - хорошо закрывает... Из монастыря принесли яйца, молоко для хлопчика. Все хорошо уложено - в плетушках... (Усмехнулся.) Ну, поутру еда уже не понадобится ему. Так что можно будет эти плетушки взять с собой... когда повезем их... Мороки завались будет - ребята проголодаются. МАРАТОВ. Охрана? ЮРОВСКИЙ. Я их предупредил. Особо не распространялся. Сказал: "Если услышите ночью выстрелы в подвале, не волнуйтесь - этак надо". Но они, конечно, поняли: видаешь (показывает в окно - на сапоги часового), взад-вперед... взад-вперед... Это часовой Дерябин... примеряется, что бы ему половчее восстать, чтоб все заприметить... МАРАТОВ. Зритель. ЮРОВСКИЙ. Утром я с их доктором хитро поговорил: "Город обстреливают, то ага се. В мишенях безопасности придется вам временами отсиживаться в подвале". Так что они не удивятся, когда мы их сюда пригласим. Сверим часы. МАРАТОВ. Сейчас одиннадцать. ЮРОВСКИЙ. Белобородов сулил, что грузовик за прахами опомнится к полуночи. И разом приступим. Все девало, полагаю, займет полчаса. Пл

Похожие записи:

последний

последний

Радзинский Эдвард. Последняя ночь последнего Царя.

Последнии записи

Популярные записи